«Смысл бояться и молчать? В этом смысла нет». Федор Горожанко — о том, почему в суде он отказался давать показания против Навального

«А, знаю эту лесбуху». Первый допрос, 21 июня 2021 года

Первый допрос у меня прошел 21 июня [2021 года]. [За неделю до этого] позвонил следователь Александр Кемеров из Москвы, сказал, что меня хотят допросить по делу Навального. Я уволился [из ФБК] в 2019 году, но в мае про меня выпустил этот ролик Жданов. Видимо, Следственный комитет его посмотрел, подумал, что, раз меня обвиняют, то я имею какие-то мотивы сказать про него что-то плохое.

В Петербург выехал [Кемеров] специально для этого, и мы восемь часов с ним сидели. [Он] задавал различные вопросы, кто как работал, какие функции исполнял. В принципе, вопросы были такие, что ответы на них можно найти в гугле. И ответы, которые я давал, не проясняли ситуацию, все было и так понятно, и ничего криминального я не сказал, но это было восемь часов, было очень жарко — в Петербурге это были самые жаркие дни за прошлое лето, мы сидели в душном кабинете, не было ни воды, ничего, выйти нельзя было, это очень изматывало.

Еще приехал какой-то эфэсбэшник, не знаю, может, это тоже был следователь. Он присутствовал где-то около часа на допросе, в допросе он никак не отражен, но он тоже что-то комментировал и был в курсе дел.

По первому допросу нельзя, наверно, говорить о давлении каком-то таком, угрозах, скорее, это были действия с нарушениями процедуры грубыми: посторонние лица, такая вот обстановка, восемь часов длительность, общение следователя грубое, с матами, но на фоне того, что происходило вокруг, это выглядело довольно страшно, и [было] непонятно, что от меня хотят. Но я принял тактику, что я не буду сильно дерзить, брать 51-ю статью на каждый вопрос, с адвокатом каким-нибудь приходить, я решил, что, наверно, если я приду и буду спокойненько отвечать кратко на вопросы, то, возможно, это мне поможет.

Как я понял, это, собственно, и привело следователя к мысли, что я, значит, готов к какому-то сотрудничеству с ними. Собственно, мне потом сказал это позже, позавчера, глава следственной группы, когда я пришел в главное здание СК, сказал: «Вот ты к нам ходил, молодец, давал показания. Для чего допрос проводится? Чтобы собрать показания. Мы же работаем, нам надо собирать показания. Ты вот говорил, а вот те, кто 51 статью брали — у меня их целый список — все сидят. Ты ж сидеть там не хочешь?».

[На первом допросе следователь] все комментировал в духе: «А, эта дура жирная, я с ней общался, а вот эта…» Допустим, когда какие-то личности назывались, например, какая-то девушка: «А, знаю эту лесбуху». Я говорю: «Господи, я не знаю, кто там с кем спит, мы сейчас обсуждаем другие вопросы». Ну то есть он такой вот неприятный в общении человек и всегда давал какую-то свою оценку без повода, ну и иногда уходил просто от вопросов и начинал вот это: «Да вы все американские шпионы». Причем все эти версии противоречили друг другу. Сначала утверждал, что мы украли все донаты, потом, что донаты никакие не собирали, это все деньги из Америки, еще какая-то версия была противоречащая. Чушь какую-то нес, еще пытался как-то идеологически меня проработать, сам при этом не имел какой-то твердой позиции.

Прошло где-то шесть часов, он отправил мои ответы в Москву, своему руководству, они, как я понял, распечатали ответы, сделали там какие-то ручками правки, пометили, потом сфотографировали, прислали ему, и он вот с телефона еще проводил со мной такую работу над ошибками. Я говорю: «Это же с моих слов записано, как мы можем сейчас это менять?». Еще у него был словарик, в котором он хранил все адреса, имена. И, допустим, я говорил: «Моим руководителем был Роман Рубанов», а он брал с этого словарика и копировал: «Роман Викторович Рубанов». Я ему и сказал, что я даже не знаю многих людей полные имена, а вы вставляете. А он: «Так надо».

Я так понимаю, что мои показания такие технические, то есть им нужно, чтобы кто-то из свидетелей проговорил все моменты: что была организация, действовала так-то, распорядительные функции исполнял тот-то. То есть я не скажу, что там были какие-то такие моменты, что, допустим, он говорит: «Щас напишем, что Навальный украл миллионы и с тобой поделился», то есть какого-то обмана не было.

«Давай про бабки, кто куда носил бабки». Второй допрос, 3 сентября 2021 года

[Кемеров] позвонил и сказал: «А зачем ты Волкову крупные суммы денег переводил? Что ж ты мне это не рассказал?». Я говорю: «Я с Волковым никогда вопросов финансовых не имел». И он мне в вотсап прислал фотографию проводок по счетам. В общем, как выяснилось, это не Волков, а Рубанов получатель, платежи маленькие, скорее всего, когда мы ходили на обед, и я скидывал на общий счет или за такси, а крупные платежи — это был у нас проект, когда были выборы 2018 года, и группа людей поехала наблюдателями в Чечню. Навальный у себя в блоге объявил сбор средств, чтобы эту команду собрать. Рубанов знал, что у меня есть яндекс-кошелек, он меня попросил на него [собирать], и мой номер кошелька Навальный запостил у себя в блоге. Соответственно, туда пришла довольно крупная сумма денег, порядка 700-800 тысяч рублей, я ее потом частями переслал Рубанову. Я об этом рассказал следователю. А он говорит: «Вот приедешь и это расскажешь».

У меня как раз была запланирована поездка в Москву в начале сентября. И я к нему уже пришел в Следственный комитет 3 сентября, он задал мне эти вопросы. Говорю: «Ну что, все?». А он такой: «Куда все!?» — и достает скрепленную стопку бумаг, шесть-семь листов, и на каждой строчке — имя, дата рождения людей, так или иначе связанных с фондом, человек 300, наверное. И вот он говорит: «Давай по каждому, что знаешь, чем занимался, какие функции выполнял». Я говорю: «Ну вы вообще, это можно сидеть всю жизнь». И он начал: «А зачем ты там работал? Ты сам понимаешь, куда ты ввязался». Короче, он уже стал такого плохого играть копа, уже голос поднимал, говорил: «Ты мне еще про бабки все расскажешь».

Общение у него было абсолютно непрофессиональным. Еще на этом листе — видимо, он его кому-то другому еще показывал — были множество пометок, допустим, напротив Шаведдинова было написано «*******» [охламон], ну такие комментарии. Кто-то был в кружочек обведен, допустим, я был в кружочек обведен, а Волков в кружочек и плюсик рядом. Короче, он по этому списку меня там мучал несколько часов. Я тоже так отвечал… Допустим: «Жданов кем был?» — «Юристом» — «Чем занимался?» — «Юридической работой». Кого-то я пропустил, потому что уже лень было. И он тоже комментировал постоянно: «А что ты называешь только девчонок, малолеток. Ты там что, со всеми спал?».

Параллельно с нами в кабинете сидел какой-то человек, который тоже никак в допросе не указан. Этот тоже допрос около шести часов, наверное, длился, и этот человек все это время сидел и отсматривал видеоролики, выпущенные Навальным. Сидел весь день смотрел ролики и в блокнот [что-то] выписывал. Весь кабинет был заставлен томами дела Навального, там по регионам были какие-то разбивки, еще по чему-то.

Все я ему как бы рассказал, а он такой: «Ты мне опять какую-то ерунду рассказываешь, давай про бабки, кто там куда носил бабки». Я говорю: «В смысле, куда носил? Я же говорю, что я финансовыми вопросами не занимался, что у меня по сути там айтишная должность была». Он такой говорит: «Да все ты знаешь, просто не хочешь рассказывать». Потом зачитывает: «Известно ли тебе, что на счета фонда, не ФБК, а другие, которые были во время президентской кампании, поступали крупные суммы от сотрудников фонда».

Ну я как бы эту историю знал, потому что она где-то выходила, на РЕН ТВ или еще где-то. Мы об этом шутили. И там, значит, было, что Шаведдинов внес 12 млн рублей на счет фонда. Он говорит: «Известно тебе об этом?». Я говорю: «Мне известно то же самое, что вы озвучили, из средств массовой информации. Как бы я Шаведдинова не отправлял с деньгами никуда, деньги там не видел». Он говорит: «Ты все врешь, врешь». Я говорю: «Ну когда мы это в шутку обсуждали, была какая-то история, что Шаведдинов шел с рюкзаком, и мы, значит, типа пошутили, что вот сейчас понес наличку заносить». Ну и я рассказал не под запись такую шуточку, чтобы как-то разбавить разговор. А он: «О, все пишем: видел Шаведдинова с сумкой налички, отправлявшегося для внесения на счета фонда такого-то». Я говорю: «Этого я не говорил и не видел». Но он все равно это вписал в протокол, и вчера они вот это меня пытались заставить повторить, но я сказал, что это просто бред.

Про Навального они от меня очень хотели услышать такую формулировку, что Навальный, несмотря на то, что он не был формально директором, все равно был руководителем вот этой «организованной преступной группы» и давал всем распоряжения, что вообще не так. Навальный учредитель фонда, но он никогда не занимался оперативным каким-то управлением. Он скорее такой идеолог, старший приятель, с которым можно было посидеть, поговорить. Но он даже не нанимал людей на работу, он не ставил задачи, он просто параллельно с нами сидел в офисе и записывал видеоролики.

То есть, я так понимаю, что следствие хочет его выставить таким организатором «преступной группы», которая, несмотря на то, что там формально был директор, все равно была под ним, и этого они от меня не услышали, и я в суде еще повторил, что Навальный никогда не выполнял функцию директора. И они делали акцент на этом, когда я пришел на эту неформальную встречу накануне суда.

«Давай, учи, не умничай». Встреча перед судом, 20 февраля 2022 года

За несколько дней до [первого заседания по делу Навального 15 февраля] мне звонит Кемеров и говорит: «Все, пришел твой звездный час, поедешь в колонию к своему кумиру». Я говорю: «В смысле?». Он говорит: «Вот мы тебя свидетелем обвинения вызываем». Я говорю, что вызывает суд, а вы же не суд. Ну, короче, понятно, что это все одна контора работает. Он мне сказал: «15-го приедешь в суд, а 14-го — прибываешь в Москву и идешь ко мне». Я говорю: «Зачем?». А он: «Твои слова, которые в обвинительном заключении, которые мы писали, мы тебе покажем, ты, значит, их там проговоришь». Скажут, как себя вести.

По сути, он мне такой инструктаж [провел], перед судом проинструктировал свидетеля, что уже само по себе ужасно. А я ему говорю еще: «А как я поеду в суд, если он в колонии. Вы уверены вообще, что в первый день заседания будут происходить допросы свидетелей, там, скорее всего, будут какие-то ходатайства и на свидетелей времени не останется». А он мне говорил: «Да ты не парься, у нас все там запланировано, все уже обсуждено. Ты уже записан на 15 [февраля]».

А потом, ближе к делу, за два дня он мне написал в вотсап: «В суде несрастушки, напишу позже». На 21 [февраля] он меня снова пригласил в таком же формате, что 21-го суд, а 20-го я к нему должен прийти. Я говорю: «А куда к вам?». Он говорит: «Вот на главное здание СК, где ты уже был». Я говорю: «20-е это воскресенье, вы что, без выходных?». Он такой: «Да, без выходных. Ты же понимаешь, что дело важное».

Я поехал, потому что с момента первого допроса там случилось еще много всяких посадок. Чем дальше, тем больше ощущение складывалось, что вот еще чуть-чуть, и мне прилетит тоже, поэтому я старался не то чтобы идти к ним навстречу в плане содержания показаний, но просто соблюдать вот эти порядки, чтобы не вызывать ненужную агрессию. Поэтому я приехал, ну, и из любопытства, конечно, там еще нервозный момент был, мне сказали, что вписали [мои] слова какие-то в обвинительное заключение, то есть моими словами будут обвинять Навального, а какие слова, он мне не говорил.

Мне, конечно, от этого было не по себе, я не хотел, чтобы я… мало того, что у меня была вот эта ситуация, где меня обвинили, а потом, если мне скажут, что благодаря моим показаниям Навальный сядет в тюрьму на 10 или 15 лет, то это как бы… такой ситуации для меня просто не могло быть.

[Следователь] мне положил на стол распечатку обвинительного заключения, в той части, где мои слова, и говорит: «Учи их». Я говорю: «Вы хотите, чтобы я по бумажке читал? Вы не думаете, что это будет воспринято людьми однозначно, что это не мои слова? Вы знаете, как Навальный ведет себя в судах, что он тоже будет задавать вопросы, такая тема с ним не прокатит, тем более, он знает меня». Я ему сказал, что я сейчас, конечно, поучу, но это не вариант. Он такой: «Давай, давай, учи, не умничай».

Намеки были такие, что есть дело в отношении неустановленных лиц, и что статус мой довольно хлипкий. Я воспринял это как угрозу. То есть не было такого «Я тебя посажу», но очевидно воспринималось. Он говорит: «Ну а что тебе тут не нравится? Тут же все написано с твоих слов». Я говорю: «Там, во-первых, не все с моих слов», а еще, что вообще считаю это дело бредом сивой кобылы, что человек, значит, на протяжении восьми лет вел деятельность — и все ради того, чтобы, как они говорят, вкусно питаться в ресторане и съездить за границу. Что их утверждения не состоятельные и подтверждать это в суде я не буду и не хочу. Он говорит: «Ты вот занимался рассылкой, письма слал, ну вот смотри, ты письма слал "пришлите нам донаты", значит, ты участвовал в мошеннической схеме. А экстремизм… ты вот письма слал, что на митинг приходите, вот тебе и экстремизм. Понимаешь, о чем я?». Вот тут было более, так скажем… угрозы не угрозы, намек.

Я стал учить. Он говорит: «Не читай от третьего лица, читай от первого». Потом такой: «Давай, я судья, встань, будешь мне сейчас отвечать». Я читал раз 20, то есть это продолжалось 3 часа, я выступал, выступал, он говорил «давай еще».

И он говорит: «Главное, отметь, Навальный руководитель, он осуществлял там деятельность всю распорядительскую. Обязательно отметь, что штабы Навального и ФБК, и ФЗПГ, что между ними есть связь, которую ты обнаружил, и это организации, действующие в сцепке. Обязательно отметь, что Навальный был публичным лицом организации, учредителем и выполнял распорядительские функции, выдавал указания». Хотя в моих показаниях такого не было.

Я говорю: «Можно мне эту бумагу с собой взять, чтобы я ее выучил дома?». Он говорит: «Нет, с собой брать нельзя, это все секретно». Потом он меня стал инструктировать: «Завтра ты в 6:20 приходишь, улица Гольяновская, 4а, тебя везут в суд, там в суде все уже договорено. Если адвокаты будут тебя спрашивать, как в суд попал, ничего не отвечаешь, говоришь "повестка пришла, приехал самостоятельно", про наше общение никому не рассказывай, на вопросы Навального не отвечай, все равно все вопросы ведутся через судью, что надо, она будет снимать, с Навальным напрямую не общайся, Навальный общается с судьей — судья общается с тобой. На Навального не смотри, не реагируй, будет провоцировать».

Он меня отвел потом — видимо, недостаточно убедился в моей какой-то лояльности — в кабинет к руководителю следственной группы, Роману Видюкову. И он мне говорит: «Ну, тут же твои слова. Ты же понимаешь, что дело на контроле у высоких людей? Нам от тебя ничего не надо, не надо, чтобы ты говорил о Навальным плохое, просто приди, ничего про него не говори, его деятельность не комментируй, если будут спрашивать, чем занимался, скажи "не знаю", не говори, что он с коррупцией боролся. Просто по этому своему показанию выступишь, тебе слово судья даст, ты все это проговоришь, может быть, уточняющие вопросы от прокурора».

Ну, я как бы колебался: «У вас, говорю, так все просто, вы понимаете, что Навальный мне там задаст еще много вопросов, и все не по такому сценарию пойдет». Он мне такой: «А ты там не ведись на провокации». Но увидел, наверное, что я такой, не до конца лояльный, насколько он хочет, и он начал со мной политинформацию [проводить]: «Вот Россия на грани большой беды, нас окружают враги, видишь, что творится, а вот эти вот, которые за границу уехали, они же стали филиалом CNN, они же вот ругают там Путина, они говорят, что НАТО — миротворческая организация». Ну, короче, начал мне пропаганду там на уши вешать. Забавно, что у него был включен телевизор беззвучно, там шли новости про Украину, он про это тоже начал, что страна в опасности, такие вот экстремисты, как Навальный, на западные деньги расшатывают нашу стабильность.

Я ему на это киваю, говорю: «Да-да, все понимаю, скажите прямо, что вы хотите и что вы точно не хотите, чтобы я не допустил ошибок никаких, потому что я понимаю, что вы что-то от меня хотите, но все какими-то полунамеками». А он мне на это: «Да какими намеками, чего». Я ему говорю, что вот следователь Кемеров мне только что говорил, что дело может внезапно дополниться новыми обвиняемыми. Он такой: «Нет, ну если ты все ответишь, то у нас вопросов нет. Дело по экстремизму тебя вообще не будет трогать, ты там для нас неважная персона».

Я говорю: «Ну то есть как бы ко мне вопросов нет, но если что, все-таки появятся?». На что он такой: «Не, ну ты же там вот работал, теперь на всю жизнь этот шлейф, ты же понимаешь, куда ты вписался». И сказал еще: «Завтра у вас там будет весело». Я говорю: «Ну я уже читал в твиттере, что там приедет этот Илья Ремесло, вот этот критикан Навального, который Навального не любит». Он говорит: «Да, там будет еще один человек, аха-ха». Я такой ему говорю: «Серуканов, что ли?» — я просто прикинул, кто еще может быть такого уровня.

«Я решил, что не буду играть в эту игру». Заседание в колонии, 21 февраля 2022 года

На следующее утро я еду на эту улицу — там здание ФССП по Москве — и у шлагбаума стоит Серуканов. Зам главного пристава подошел к нам, говорит: «А, вы свидетели, в колонии вы уже записаны. В общем, едете на машине за нами, потом мы вас высаживаем в колонии недалеко от входа, вы надеваете капюшоны и маски, с прессой не общаетесь, проходите и никому ничего не говорите». С Виталием [по дороге] общался, чего мне не пообщаться. Знаю, что он там тоже профессиональный гад, перекинулись словами.

Зашли, там документы уже особо не проверяли, уже у входа на закрытую территорию Ремесло подошел, он, видимо, в Покрове ночевал. Завели нас часов в девять, суд начался в двенадцать где-то, по-моему, вот мы все эти два-три часа вместе сидели. Ремесло ко мне сначала настороженно был, Серуканов больше как-то говорил. Серуканов там тоже говорил: «Сейчас я этого Навального, я его сейчас размажу, сейчас он у меня попляшет». Потом Серуканова увели на допрос, и я единственное, что краем уха слышал, — крики Навального и Серуканова, они там ругались уже.

И мы ждали, там допрос Серуканова часов шесть шел. И я все это время сидел с этим Ремесло. И он как-то пытался со мной говорить, но мне с ним как-то совсем неинтересно было. Он мне такой говорит: «Ох, как думаешь, я вот сейчас выйду, я вот Навального, я знаешь, как буду к нему обращаться? Я буду обращаться к нему не подсудимый, а "тот самый господин" или этот "неизвестный блогер". Как думаешь, у него бомбанет?».

Я уже, в принципе, находясь в этой комнате, для себя решил, что я не буду играть в эту игру. Во-первых, я заготовил такую речь, скажем так, эмоциональную — сказать, что все это надувательство, и как мне стыдно, что это происходит, что меня в это вписывают. А потом я хотел сказать, какие показания от меня хотели услышать, и сказать, что говорить я их не буду, потому что считаю, что это тоже позор.

Но судья увидела, что идет не по плану, я же начал с того, что все это абсурд и отрежиссированная ситуация, и она меня остановила. И прокурор понеслась просто по тем же самым пунктам, что со мной проговаривал следователь, только просто по вопросам пыталась меня раскрутить на те же самые ответы. В принципе я те же самые ответы и дал, только без тех акцентов, которые мне там расставляли. Плюс меня там все это взбесило, эта слаженность работы прокурора и судьи. И я просто стал говорить о том, о чем меня просили не говорить. О том, как меня привезли, как меня инструктировали, потому что, ну, возможно, хотя бы это как-то повлияет и привлечет больше внимания, и люди как-то поймут, что это ерунда.

Я вышел из зала суда, меня отвели в раздевалку приставов, молодой пристав подошел, я думаю: «Блин, сейчас меня куда-то уведут». А он такой руку протянул, говорит: «Молодец, все правильно сказал». Ну и внутри колонии меня тронуть не могли никак, внутри колонии заправляет ФСИН. Меня вывели на выход, а на выходе какие-то люди стали говорить: «Вас довезти до города или что?». Я говорю: «Нет, нет, спасибо, я пешочком пойду» — и быстренько постарался уйти. Ушел окольными путями.

Ну, я подумал, что какая-то рефлексия на эту тему произойдет и, если сегодня я приду в суд, то, возможно, я так спокойно уже не выйду, поэтому я подумал, что в принципе я достаточно вчера сказал, добавить мне особенно нечего и участвовать дальше в этом спектакле смысла нет, поэтому в целях безопасности, в целях просто нежелания продолжать, я не пошел [на заседание суда 22 февраля].

Следователь просил меня отзвониться, когда я закончу. Когда я ехал туда, он позвонил и сказал: «Как закончишь, позвони, расскажи». Ну я ему сам не звонил, он мне тоже не звонил.

Теперь боюсь, [что дело на меня могут возбудить], теперь мой датчик безопасности зашкаливает. Ну, с другой стороны, может, меня бережет публичность от этого всего. Будет странно, что я пришел свидетелем обвинения, сказал что-то не так — и сразу перехожу в обвиняемые.

Возможно, я стану [обвиняемым по какому-то делу], но не в самой ближайшей перспективе. Там, скажем, уляжется все, и они решат и за меня взяться. Но, по сути, я [следствие] уличил, свидетельствовав в суде о преступных деяниях, и они могут заявить, что это ложные показания и начать в отношении меня какое-то расследование. Но на этот случай я могу сказать, что у меня есть доказательства.

Я решил [прийти на суд], потому что я же знаю, за что судят Навального, я работал с ним шесть лет. Я понимаю, что власти Навальный не нравится, но даже если они хотят с ним расправиться — пожалуйста, сделайте это в приличной форме, найдите реальные доказательства, потому что то, что они там ему предъявляют — это смешно просто.

Экстремизм, потому что [кто-то] из сотрудников регионального штаба постил во «ВКонтакте» картинку со свастикой, а мошенничество в связи с тем, что он собирал деньги и тратил их… И утверждать, что он открыл Фонд борьбы с коррупцией с целью собрать деньги и потратить их на питание в ресторанах… Ну, это как бы просто бред. Я убежден, что нельзя человека неправосудно привлекать к ответственности. Для меня очевидны мотивы власти его наказать и очевидно, что он невиновен по тем пунктам, которые ему предъявляют. Я его знаю, я сам участвовал в этой работе, и, соответственно, не могу ничего другого сказать. Если говорить правду — то я ее и сказал.

Когда я приехал в колонию, я еще, может быть, немножко сомневался, я хотел посмотреть на ситуацию. Может быть, действительно попробовать сгладить углы, выступить поспокойнее, чтобы ничего не прилетело. Но я посмотрел, как там все устроено, как Навальный там… Он, конечно, улыбается и держится, но я понял, что нужно помочь хоть как-то. Не думаю, что я ему помог как-то в плане влияния на исход дела, но, по крайней мере, позицию свою озвучил, потому что смысл бояться и молчать? В этом смысла нет.

При участии Виктории Рожицыной, Елизаветы Нестеровой и Аллы Константиновой

Редактор: Егор Сковорода

Исправлено в 20:34. Изначально в тексте говорилось, что в списках сторонников Навального, которые следователь демонстрировал Горожанко, было 30 человек, на самом деле, их было 300.