«Меня Юрий зовут. Просто Юра. Я половину своей жизни сидел: за убийство сидел, за разбой и воровство, за всe. Загремел по малолетству в 1969 году за воровство, а потом грабежи, разбои, бандитизм, все к одному. Мне тогда было 16. Дали срок пять лет. Когда вышел, через четыре дня сел снова. Ограбил квартиру начальника милиции, сделал это специально. Он мне отказал в прописке. Он был против, чтобы меня прописали к родителю. У него и жена работала здесь начальником детской комнаты, вот я их квартиру и ограбил. Я сделал так, чтобы они стали беднее, чем я».
«Кто первый раз был на зоне, будет еще раз пять-шесть. Лично мне понравилось. Я живу по лагерным понятиям. Во-первых, вот эта жизнь вольная, которая тут, мне не нравится. Вообще, если честно, вот сейчас если бы дали лет 15 мне, я бы согласился. Конечно, там лучше — если здесь много чего нельзя, то там можно все. Я вообще никогда никаким законам не подчинялся, даже сейчас. А что здесь? Ну что здесь? Там много чего есть: выпивка, наркотики любые. Я хоть и не наркоман, я вообще говорю. Мне наркотики не нужны, я никогда не был наркоманом. Жизнь там другая, лучше, чем здесь. Там я себя считал полноценным человеком. А здесь — вам все равно не понять».
«Что с ногой? Гангрена, полтора года как. Смирился. Тот, кто помог мне с ногой, уже гниет с моей помощью. Мы нашли и закопали его. Расправа называется "березка". Привязывают человека, сваливают две березы, и человека разрывает напополам. Мне не жаль было. Человек получил то, что хотел. Он мне сделал плохо, я ему в сто раз сделал хуже. Этим я удовлетворил себя. Это было полтора года назад. А человека мне убить, как скотину. Милиция меня поймала, побили арматурой. Вот и пошла гангрена, заражение крови. Взяли за пьянку, в вытрезвителе и в КПЗ мест не было. Они меня на поле отвезли, избили».
«С женой я познакомился в лагере по переписке. Списались, приехала, расписались и всё. Первая жена была отсюда, из Дубны, с левого берега. Я с ней недолго прожил. Вот я в 1979 году женился и развелся в 1990 году. Просто ей надоело ездить ко мне, вот и все. Мусульманкой была вторая жена. Так как родители были против, пришлось принять ислам. Моим взглядам это не противоречило. Сначала да, совершал намаз, а потом все это бросил. Бросил, потому что развелся. Сейчас молиться я не молюсь, каждый верит по-своему, но считаю себя мусульманином. Она ждала два года. Тоже на воле заявление подала на развод. В лагере, там не спрашивают — если статья больше трех лет, разводят, и все. Дочка от первого брака у меня есть. Сейчас она живет в Воронежской области где-то. Она уже замужем, увидеть ее, честно говоря, не хочу. Последний раз ее видел, когда на воле был в 1989 году. И то я ее не узнал, она меня узнала. Она ко мне подошла. Ей было где-то уже 22 года. Жена, конечно, была в шоке, что меня увидела. Дочь меня к ней подвела. Она с мужем новым была. Он меня спросил: "Ты меня бить будешь?", а я ответил: "Зачем ты мне нужен? Живешь и живи"».
«Хочешь, честно скажу? Я не люблю накрашенных. Терпеть их не могу. Я и жену бил первую за то, что красилась. Она терпела, конечно. А вот дочери с племянницей доставал самую дорогую косметику. Как зачем? Если девчонке нравится. Я ее знаете, как баловал? В семь лет девчонка одета была в норковую шапку, соболью шубу и унты. Но она не знала, откуда это. Имела она больше, чем любая девчонка. Самая дорогая косметика была у нее, самая дорогая аппаратура была у нее, там магнитофоны всякие. Я решил ей сделать так, чтобы она имела все то, чего раньше в детстве не видел я. Жил я не в бедной семье, просто этого нельзя было иметь даже богатому человеку. А потом у меня все было. Отец у меня здесь в институте работал директором фотолаборатории, старший инженер. В семье нас было трое, я самый младший. С братом я вообще не знаюсь, он не хочет этого. Да и мне какая разница? У него своя жизнь, у меня своя. Раньше, в коммунистические времена, если есть кто судимый в семье, за границу не пускали. Он хотел за границу, ему отказ пришел. С этого всё и началось».
«Надо пытаться бросать курить, уже здоровье не то. Вот я с шести лет курю. Много? А так официально отец мне разрешил с восьми лет. Тогда я уже в открытую курил везде. Мне даже сигареты продавали, не спрашивая, сколько мне лет, по наказу отца. Отец курил, и мама курила, и мне разрешили только потому, чтобы я ничего не поджег. Меня в восемь лет поймали на чердаке, когда я курил, и с тех пор я курил свободно. Директор школы всех гонял, а я стоял и курил. Ко мне он вообще не подходил. У меня все друзья были даже в детском возрасте старше меня лет на десять. С ними было намного интереснее. Я со своим возрастом вообще не дружил, не общался, ничего. Я их презирал, потому что маменькины сынки. Понимаешь, ходит он с мамой за ручку постоянно, как будто за мамину юбку держится. Настоящий пацан должен быть уверенным в себе, спокойным должен быть, никуда не лезть».
«Я даже много знаю — и знаю с хорошей стороны — воров в законе. Знаете, что это такое? Я чуть-чуть тоже не стал вором в законе. Помешало одно — то, что сидел за убийство. Вор в законе не должен резать, сидеть за убийство. Это по тем временам. Не мог иметь хорошую машину, квартиру обставленную, жену, детей. Но это еще 1960-70-е года. Машину я не имел, имел хороший катер. Он здесь был в гараже. Когда гараж продали, он у меня на берегу Волги в МЧС стоял. Без меня никто им не пользовался. На рыбалку на нем ездил, когда освободился, дачи ездил грабить по берегу Волги».
«Так просто кого-то тронуть, ткнуть нож в невиновного человека — это тяжело. А когда человек просит это — всегда получит. Он много чего просил. Если человек мразь, то его жизнь для меня ничего не стоит. По человеку сразу видно. Птицу видно по полету. Мразь, она и в Африке мразь. Здесь я не трогаю никого, хотя мог бы. Я считаю себя справедливым человеком, зла я здесь никому не делаю, ко мне много кто обращается. Меня уважают за мою правоту. Я не бью никого здесь, не лезу никому в душу. Вот нечем человеку курить, я ему помогаю. Сегодня у меня нет, завтра будет. Я не подхожу ни к кому и не говорю, что ты мне должен. Я такого никогда не делаю. Я никому не отказываю, каким бы он ни был».
«Справедливость, а она вообще есть? Для меня справедливость — это когда меня взяли на чем-то. И если я не отрицаю, я обычно говорю вот так: "Возьмете меня за руку — я ваш". Я никогда никого не винил. Брали меня — значит, есть за что. Никогда не осуждал. Наша работа, как говорится, воровать, их работа — ловить. Воровал для жизни там и здесь. В данное время милиция живет вообще не по законам. Если у нас есть какие-то законы, у них нет. Они воруют больше нас, грабят больше нас. Когда воровал, у меня было много денег, я делился. Давал и нищим, и давал богатым. Своим людям отдавал в общак. Иначе б я не жил, меня убили просто бы».
«Я всегда мечтал об оружии хорошем. Вам этого не понять, не для вас это. Хотел я здесь сделать в Дубне кое-какой переворот, прийти в милицию, пару гранат закинуть и расстрелять всех ментов. Злой я на них был, слишком злой. Все они виноваты и все они одним миром мазаны. Много из-за них я здоровья потерял. Туберкулез я заработал только по их вине. Догола раздевали, на улицу выводили и били. Это нормально?».
«Я в душе не простой, вы не думайте. У меня и кличка лагерная такая — Дикий».
