Иностранный агент на Лубянке

Политический Красный Крест

В конце 19 — начале 20 веков под общим названием Политический Красный Крест (ПКК) в России действовало несколько объединений, помогавших политическим заключенным и ссыльным. Сначала подобную организацию создала в Петербурге член исполкома «Народной воли» Вера Фигнер, первыми получателями помощи стали сосланные в Сибирь и отдалённые губернии, а также заточённые в столичные тюрьмы народовольцы. Средства для Политического Красного Креста собирали на благотворительных концертах, литературных чтениях и вечерах, да и просто путём организации добровольных сборов «на политических». Существование организации было полулегальным: наряду с филантропической деятельностью и юридической помощью во время следствия и судов Политический Красный Крест помогал организовать свидания с политическими единомышленниками (слушательницы Высших женских Бестужевских курсов проникали в тюрьмы под видом невест) и побеги.

Название «Красный Крест» без всякого согласования с Международным Красным Крестом заимствовали те же народовольцы, мотивируя свой выбор тем, что политические заключённые являются «солдатами революции» (МКК помогал раненым и пленным военнослужащим).

После Февральской революции Политический Красный Крест заработал как «Общество помощи освобожденным политическим». Его участники полагали, что основным занятием теперь станет возвращение и помощь в поправке здоровья, устройстве на работу и восстановлении в правах бывшим каторжанам и ссыльным. Но очень скоро Политический Красный Крест возобновил свою работу в обычном формате, он начал помогать первым политическим заключённым Советской власти: анархистам, социал-демократам и эсерам, православным и мусульманам, католикам и толстовцам, грузинским меньшевикам и сионистам, участникам белого движения и раскулаченным крестьянам. При этом статус правозащитная организация имела вполне официальный: в 1918 году нарком юстиции Исаак Штейнберг выпустил соответствующий декрет.

Владимир Короленко. Репродукция: Ю. Гурьев / РИА Новости

Учредителями Политического Красного Креста в Москве были 50 человек: политические и общественные деятели, юристы, врачи, литераторы. Условием вступления в организацию был выход из любых политических партий. К концу 1918 года московский Политический Красный Крест насчитывал 227 членов, а к марту 1922 года — 857 членов. Почётным председателем московского ПКК стал писатель Владимир Короленко. Комитеты Политического Красного креста существовали и в других городах: в Харькове, Полтаве, Петрограде.

В юридической комиссии московского ПКК работало 42 человека, они оказывали помощь безвозмездно тем, кого по уставу организации признавали политическими заключенными. А именно всем, кто обвинялся в принадлежности к политическим партиям; заложникам, взятым вместо обвиняемых в политических деяниях; обвиняемым в правонарушениях, совершенных по религиозным мотивам; обвиняемым в контрреволюции, в шпионаже по идейным соображениям; военнопленным гражданской войны.

Одной из ключевых для Политического Красного Креста фигур был его председатель, адвокат Николай Муравьёв — член партии эсеров, назначенный после Февральской революции председателем Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. После Октябрьской революции Муравьёв работал юрисконсультом Московского народного банка и, вместе со своим заместителем Екатериной Пешковой и ее помощником Михаилом Винавером, помогал политическим заключенным.

Кто такая Пешкова

Екатерина Пешкова родилась в дворянской семье в Полтаве, жила в Самаре, где закончила гимназию и в 19 лет стала работать корректором в «Самарской газете». В редакции познакомилась с фельетонистом Алексеем Пешковым — будущим «буревестником революции» Максимом Горьким. Через год они обвенчались, в 1897 году, у них родился сын Максим. Пешкова и Горький расстались в 1903 году, после смерти младшей дочери. Писатель жил с гражданской женой, актрисой Марией Андреевой, но с Пешковой поддерживал дружеские отношения: сохранилась их переписка, известно, что Екатерина Павловна вела его бухгалтерию. Ей же, как полагают историки, имя знаменитого и приближённого к власти писателя позволяло входить в тюрьмы и следственные кабинеты, просить о смягчении участи арестованных и добиваться пересмотра приговоров.

До Политического Красного Креста в жизни Пешковой была партия эсеров, Париж и знакомство с Верой Фигнер, работа в «Комитете помощи русским политкаторжанам», Италия. Вернувшись в Россию, Пешкова возглавила детскую комиссию в обществе «Помощь жертвам войны», где работала вместе с адвокатом Сахаровым — дедом академика Андрея Сахарова. В возрождённый Политический Красный Крест Пешкова пришла после Февральской революции и, став заместителем Муравьёва, фактически возглавила московскую организацию.

Критики нередко припоминали Пешковой её прошлое в партии эсеров и намекали, что экс-супруга Горького и её помощник, меньшевик Винавер, отдают предпочтение бывшим партийным товарищам. Представители ВЧК, в свою очередь, упрекали Политический Красный Крест в том, что он хлопочет за буржуазию и дворян, игнорируя пролетариат. В ответ на эти обвинения в 1919 году юридическая комиссия ПКК привела статистику поданных ходатайств: на первом месте оказалась трудовая интеллигенция (врачи, учителя, инженеры, бухгалтеры, конторские служащие) — 390 человек или 30%. За рабочих было подано столько же ходатайств (325 или 25%) сколько за буржуа и офицеров вместе взятых (те же 325 или 25%), за крестьян 10% — 130 ходатайств, и столько же за иностранцев.

Екатерина Пешкова

Прием просителей Пешкова вела лично, в помещении ПКК на Кузнецком мосту, дом 16 (позже этот же дом получил номер 24, и в нём помещалась организация-преемник Политического Красного креста — «Помполит»). «Теперь тот скромный двухэтажный дом разрушен, а на его месте построено высокое, принадлежащее КГБ здание. Там на первом этаже находится бюро пропусков. А раньше никакой вывески не было, вернее, у небольшой двери висела вывеска "Курсы Берлица". <...> Вы поднимались по лестнице на второй этаж и шли по длинному коридору, где направо и налево были комнаты, принадлежавшие этим курсам, коридор упирался в стеклянную дверь, и только тут, при тусклом свете электрической лампочки, замечалась небольшая вывеска: Политический Красный Крест, прием юриста в такие-то дни, в такие-то часы, прием Е.П. Пешковой в такие-то дни, в такие-то часы», — вспоминает ПКК автор «Записок уцелевшего» Сергей Голицын.

В «Непридуманном» Льва Разгона тоже есть описание этого дома и его посетителей: «Коридор в нём разделял четыре небольшие комнаты. В самой маленькой из них — два стола. За одним — Екатерина Павловна Пешкова, за другим — её бессменный помощник Винавер. В другой комнате что-то вроде бухгалтерии. Самая большая комната почти всегда забита людьми: ожидающими! И ещё одна большая комната, заставленная ящиками и продуктами, бельём, одеждой… Сюда обращались родственники эсеров, меньшевиков, анархистов: родственники людей из «партий», «союзов» и «групп», созданных, придуманных в доме неподалеку, за углом направо. Здесь выслушивали женщин, стариков и детей и здесь их утешали, успокаивали, записывали адреса, чтобы невероятно скоро сообщить, где находится их отец, муж, жена, мать, брат, сын».

Своей немногословностью, деловитостью Пешкова производила на посетителей суровое впечатление, вспоминает ее подопечная, а потом и приятельница Анна Книпер-Тимирёва: «Народу там всегда было много. Екатерина Павловна много слов не тратила, слишком была занята, и я не задерживалась. Каждый раз, как я от неё выходила в приёмную, ожидающие спрашивали: "Что, сегодня не очень строгая?" Когда я потом рассказала Екатерине Павловне, как её побаивались посетители, она очень огорчилась: "Правда? А я так всегда стеснялась! Мне казалось, что всё на мне такое некрасивое"».

«Увидел я её впервые, когда она с туго набитым портфелем в руках, красивая, эффектная, стройная, в кожаном пальто, в кожаном шлеме лётчика, вышла скорыми шагами из подъезда курсов Берлица, села в коляску мотоцикла и покатила в сторону Лубянской площади. Она всегда ездила в ГПУ таким способом, хотя пешком пройти было два шага», — вспоминает Сергей Голицын. В Государственном политическом управлении (ГПУ) на Лубянке Пешкова получала сведения о местонахождении арестованных и осуждённых, ходатайствовала о переводах и замене наказания и получала или продлевала мандат — документ, дающий ей право посещения мест лишения свободы.

Первая и единственная советская ОНК

«1921 год. Иркутск, тюрьма, женский одиночный корпус. Резко стукнуло окошко, и я увидела даму в шляпе и вуалетке, среднего возраста, чуть подкрашенные губы, решительное лицо. Она внимательно посмотрела на нас — мы сидели вдвоём — и спросила, не нуждаемся ли мы в хлебе. Нет, в хлебе мы не нуждались. И всё, окно снова захлопнулось. Разве я могла представить себе, кем будет в моей судьбе эта незнакомая дама? Что долгие годы в самые тяжёлые дни она придёт на помощь — и столько раз выручит из беды», — так вспоминает свою первую встречу с Пешковой Анна Книпер-Тимирёва. В изоляторы, тюрьмы и лагеря члены Политического Красного Креста ходили с 1919 года, получая мандаты сначала в ВЧК, а потом в ГПУ. Эти посещения выглядели фактически так же, как в наши дни работают Общественные наблюдательные комиссии (ОНК): правозащитники могли в присутствии сотрудников охраны встретиться с заключёнными, осмотреть камеры, поговорить о питании, состоянии здоровья, обращении охраны и следователей. Заключённые могли передать жалобы и ходатайства, получить передачи.

Из воспоминаний Екатерины Пешковой (записано с её слов Книпер-Тимирёвой): «В 20-е годы мы с Винавером возили передачу в Бутырку. В столовой на Красной Пресне мы брали порции второго блюда и вдвоём везли их на ручной тележке. Это довольно далеко и страшно утомительно. Везём, везём, остановимся — и отдыхаем, прислонившись спиной друг к другу».

В Бутырской тюрьме члены ПКК были частыми гостями. В архивах сохранились обращения правозащитников в ВЧК и ГПУ в связи с выявленными там нарушениями: внезапным этапированием заключенных без вещей, побоями, запретами на передачи и на сообщение родственникам сведений о здоровье и местонахождении заключенных. «Не во всех камерах бывали даже "параши"; пользование уборной в третий раз допускается в виде исключения и зависит от усмотрения стражи. Естественно, что такой порядок заключённые готовы подчас приравнивать к своего рода физической пытке. Обращение низшего персонала, по словам заключённых, отличается грубостью, зачастую сопровождается площадной руганью и обращением на "ты". Постановление Президиума ВЧК от 9 сентября 1920 года, где предписывалось вежливое обращение, не исполняется», — сообщается в документе, датированном апрелем 1921 года.

«В Бутырскую тюрьму не принимается никакая посуда, заключённым приходится есть из общих чашек, что весьма негигиенично, просьба распорядиться принимать тазы, ложки, чашки. Во внутренней тюрьме не принимают никаких шерстяных вещей: белье, фуфайки, брюки и прочее, а также обувь», — пишет Политический Красный Крест в ОГПУ 3 ноября 1928 года. На записке стоит пометка: «Обещано дать указание о приёме».

Охрана в Бутырской тюрьме, 1917 год. Репродукция: РИА Новости

Хотя изначально Политический Красный Крест, возглавляемый Муравьёвым и Пешковой, был московской организацией, довольно быстро он приобрел статус всероссийского, а затем и всесоюзного. Вот отрывок из отчета о посещении в октябре 1921 года Орловского централа: «В тюрьме производится стрельба по окнам, в результате чего двое политических заключённых поранены, и одному из них предстоит отнять руку. Пища подаётся с червями, и настроение заключенных стало настолько угнетённым, что привезённые из Орла заключённые предупреждают, что орловские заключённые, пытавшиеся не раз улучшить свое положение голодовками, решили прибегнуть к массовому самоубийству». Вот сведения о положении дел в лагере в Кеми — печально знаменитых Соловках: «Высланные в Соловках жалуются на непосильную работу, грубое обращение, даже побои на работах по сооружению шоссейных дорог на Ухте и в Парондоне. В августе сего года некоторые надзиратели из заключённых за неисполнение непосильного урока заставили стоять раздетыми до белья на пеньке до изнеможения, что является тяжёлым наказанием, ввиду множества комаров. Зимой 26 года в лесозаготовках на 63 участке старший надзиратель Тарасевич и его помощник Севастьянов избивали заключенных. Например, был избит ими уголовный заключённый Иванов Алексей и Андреев, после чего они умерли, как сообщили приехавшие из Соловков».

Посещать тюрьмы участникам Политического Красного креста, а потом и «Помполита» удавалось до 1932 года — это последняя дата сохранившегося в архивах разрешения, выписанного ГПУ на имя Пешковой.

«Глубокоуважаемая Екатерина Павловна!..»

Этими словами начинаются почти все письма в Политический Красный Крест от заключённых, их родственников и знакомых. Те, кто не знал Пешкову лично, слышали о ней от товарищей по несчастью. В архиве, рассекреченном только в 1990-е годы, тысячи писем с таким обращением.

В первую очередь в ПКК шли за информацией: где содержится, как здоровье, скоро ли приговор. С 1922 года, когда заработали Особые совещания (ОСО), люди стали просто исчезать: арестован и всё, родственники в полном неведении. Пешкова наводила справки, просила, требовала, добивалась. Согласно данным того же архива, с 1925 по 1928 год она получила копии почти всех постановлений ОСО ОГПУ по административному размещению политических заключённых. Вела переписку с ОГПУ о сроках и местах ссылки.

По просьбам родственников Пешкова, её помощник Винавер и юристы ПКК подавали ходатайства о перемене места ссылки и заключения, пересмотре дел и применении амнистии, получали разрешения на свидания, на выезд за границу, на временный перевод из лагеря или ссылки в больницу для лечения, нередко добиваясь положительного исхода дела. Вели переписку с Центральным сионистским отделом в Палестине для получения виз на право выезда, с Международным комитетом Красного Креста — если за решёткой оказывались политические-иностранцы.

Ходатайствовали члены ПКК и о судьбе священнослужителей, правда, обстановка в стране в ситуации голода и гражданской войны была такова, что просить за «попов» можно было лишь в случае совсем преклонного возраста или тяжёлой болезни арестанта. Весной 1922 года в Политехническом музее проходил показательный «процесс 54-х» (были арестованы миряне и священники, воспротивившиеся изъятию ценностей из храмов), и Ревтрибунал вынес по нему 11 смертных приговоров. Политический Красный Крест добился частичного пересмотра дела, и в итоге Политбюро сократило число приговорённых к расстрелу с 11 до пяти человек.

Подопечным ПКК был и известный епископ-старообрядец Александр Ухтомский (иеромонах Андрей), окормлявший духовенство 3-й армии адмирала Александра Колчака. Его арестовали в 1921 году за произнесение проповеди, «в которой призывал крестьян организовываться в крестьянские союзы». «Моё преступление состоит в том, что я в церкви проповедь сказал, что слово крестьянин происходит от слова христианин, а слово литургия филологически значит республика. Поэтому я продолжаю считать мой 8-месячный арест досадным недоразумением», — писал Ухтомский в анкете, предложенной ему Политическим Красным Крестом. В феврале 1922 года ПКК удалось добиться перевода священника на лечение в частную клинику, откуда он вернулся в Бутырскую тюрьму. В 1920—1930-е годы Ухтомского ещё не раз арестовывали, но в 1932 году, когда его приговорили к трём годам ссылки и отправили в Алма-Ату, Пешкова могла уже только помогать ему посылками, не пытаясь смягчить участь иеромонаха. В архивах «Помполита» сохранилось письмо, в котором Ухтомский благодарит за присланную ему муку и подписывается «старый дармоед». В 1934 епископа-раскольника снова арестовали и отправили в Ярославский политизолятор. Сразу после отбытия наказания — новый приговор, три года лагерей. В сентябре 1937 года дело пересмотрели, и Ухтомский был приговорён к высшей мере наказания. Расстрелян в Ярославской тюрьме. В 1981 году Православная церковь за рубежом признала его новомучеником.

Летом 1928 года Пешковой писала дочь писателя Корнея Чуковского Лидия — и просила позаботиться о ссыльной анархистке Аиде Басевич: «Через 2 месяца у неё должен родиться ребенок. Беременность её протекает очень тяжело (больные почки). Вчера её родители получили от неё телеграмму: "По распоряжению Новосибирска пересылают в Тулум, со здоровьем отказываются считаться, апеллировала в центр". Не можете ли в этом деле помочь Вы, то есть Красный Крест? Не можете ли Вы добиться того, чтобы эту больную женщину оставили в Минусинске (где она более или менее устроена), хотя бы ещё на 2 месяца, и переслали в Тулун только после родов (если вообще эта пересылка неизбежна)?» По ходатайству Пешковой этап Басевич перенесли на год, в ссылку ее отправили осенью 1929 года, когда ребёнку был год. В 1930 году Аида Басевич вернулась в Ленинград, но через два года была приговорена к новой ссылке — на этот раз на пять лет.

Многочисленные знакомые Пешковой — литераторы, художники, учёные — писали ей о своих попавших в беду знакомых, коллегах, дальних родственниках и просто жертвах политических репрессий, о которых им случайно стало известно. Есть в архиве ПКК письма и от самого Чуковского, от поэтов Анны Ахматовой, Андрея Белого, Максимилиана Волошина, вдовы Валерия Брюсова Иоанны, писателя Алексея Новикова-Прибоя, академика Владимира Вернадского. Основатель советской нефтяной геологии Иван Губкин хлопотал за жену инженера Сергея Вышеградского Анну Золотухину; писатель Евгений Замятин — за мужа своей сестры, школьного учителя Владимира Волкова; композитор Михаил Ипполитов-Иванов просил не высылать из Ленинграда дирижёра Дмитрия Ахшарумова.

Виталий Бианки, 50-е годы. Фото: В. Логинов / РИА Новости

Ходатайство с просьбой не высылать на Урал, оставить в Ленинграде писателя Виталия Бианки в 1926 году подписали Марк Слонимский, Михаил Зощенко, Борис Жидков, Самуил Маршак, Алексей Толстой, Федор Сологуб, Евгений Шварц и многие другие. «С тех пор, как он сослан в Уральск, в детской литературе образовался пробел, который невозможно заполнить. Для того, чтобы продолжать свою работу, Бианки нужно постоянное общение со специалистами, педагогами и учеными. А также как зоологу-орнитологу, ему необходимо наблюдать мир животных той полосы, изучение которых составляет его специальность. Просим в интересах малолетних писателей освободить Бианки досрочно». Стараниями Пешковой сотоварищи освобождения писателя удалось добиться, до 1928 года он жил в Новгороде, а потом вернулся в Ленинград. В 1935 году Бианки снова арестовали, потом выпустили, но предписали в двухдневный срок покинуть Ленинград. Пешкова добилась пересмотра приговора и предотвратила ссылку: «В ответ на Ваш запрос сообщаю, что, согласно полученной из НКВД справке, высылка из Ленинграда Вам будет отменена, — ввиду чего послано извещение о разрешении Вам проживания в Ленинграде до пересмотра дела».

Всем миром — на этот раз не литературным, а художественным — просили за вдову купца и филантропа Саввы Мамонтова. 53-летнюю Александру Мамонтову арестовали в 1928 году. Сначала в ПКК написала Наталья Поленова: «До меня тут в деревне дошло известие об аресте моей племянницы Александры Саввишны Мамонтовой. Недоумеваю, как мог случиться такой факт, зная, как она далека от всякой политики, и волнуюсь за ее физическое и нравственное состояние. Она человек не молодой с очень больным сердцем и парализованной половиной лица. Такие волнения не могут не отразиться на ней». Затем Пешкова получила коллективное обращение на имя председателя ВЦИК Михаила Калинина, подписанное художниками Михаилом Нестеровым, Апполинарием Васнецовым, Ильей Остроуховым, а также композитором Ипполитовым-Ивановым и режиссером Константином Станиславским. На тексте этого обращения, хранящегося в Госархиве, рукой Пешковой написано: «Освобождена».

Иностранный агент

Для самих заключенных и их семей помощь Политического Красного Креста была бесплатной и часто как раз заключалась в материальной поддержке: передачами, продуктами, одеждой, мебелью и деньгами для оставшихся без кормильца семей. На какие же средства существовала первая в Советском Союзе правозащитная организация?

Вот объявление, данное московским ПКК в газете «Жизнь» 29 мая 1918 года: «Возродившийся Политический Красный Крест, преследующий задачи оказания всех видов помощи политическим заключенным, испытывает большой недостаток в материальных средствах. <...> Красный Крест надеется встретить поддержку во всех культурных слоях русского общества и просит нас напечатать, что он с признательностью принимает всякого рода пожертвования, которые надлежит адресовать: Москва, М. Никитская, 25». В начале существования «возродившегося ПКК» в его пользу в Москве устраивались концерты, спектакли, лекции, литературные чтения, лотереи. Участники организации платили членские взносы, а также принимали пожертвования от различных объединений и частных лиц. Помогать ПКК, а позже и сменившему его «Помполиту» старались Анна Ахматова, Михаил Чехов, Александра Толстая, Михаил Сажин и многие другие. Отчисления в Политический Красный крест делали и перешедшие на нелегальное положение партии: меньшевики, эсеры, анархистский «Чёрный Крест».

Активно помогали Политическому Красному Кресту эмигрантские организации: «Политический Красный Крест» в Париже, «Политический Красный Крест» в Берлине, БУНД (Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России), женевский «Комитет помощи политическим заключённым в России», «Общество помощи русским политическим заключённым» в Филадельфии, американское «Общество помощи заключённым социалистам в России», нью-йоркское «Общество помощи русским ссыльным». Помощь принимали любую: как в пользу всей организации, так и адресную — 10 фунтов для передачи заключенному N или 5 долларов для семьи арестанта Z. По данным исследователя архивов ПКК, профессора РГГУ Бориса Морозова, были случаи, когда оказавшиеся в Москве иностранцы просто приходили к Пешковой на Кузнецкий мост и приносили пожертвования.

Устав ПКК

Собирать средства для ПКК за границей и привозить деньги в Москву Пешковой позволял особый, почти дипломатический статус, полученный в качестве уполномоченной Польского Красного Креста. Она была заместителем председателя в этой организации и с 1920 года участвовала в процессе репатриации польских военнопленных, возвращении их на родину путем обмена на российских военнопленных, оказавшихся в Польше. Большинство участников обмена — захваченные на фронтах советско-польской войны в 1920 году. Были и бывшие польские легионеры, служившие в соединениях, созданных в Сибири в 1918 году. Военнопленные поляки содержались в европейской России, в частности, в Тульском лагере, а также в азиатской части страны, в районе Колывани (Новосибирская область). Пешкова разыскивала поляков в тюрьмах, лагерях, госпиталях, вела переговоры с репатриационной комиссией с польской стороны, в том числе и в Варшаве, куда имела возможность свободно и регулярно выезжать. Бывая в Европе, Пешкова занималась и финансовыми вопросами Политического Красного Креста. Регулярно встречалась в Берлине с председателем Берлинского комитета помощи заключённым и ссыльным в России Екатериной Кусковой. Кускова вела активную переписку с Пешковой и Винавером, в 2009 году эти письма были опубликованы в книге «Наш спор с вами решит жизнь». Любопытно, что сохранились только письма Пешковой и Винавера, которые хранила Кускова, — её послания в целях безопасности они уничтожали сразу после прочтения.

Работа уполномоченным Польского Красного Креста в репатриационной комиссии свела Пешкову с основателем ВЧК, а позже председателем ОГПУ Феликсом Дзержинским — человеком, с которым ей пришлось очень тесно сотрудничать, помогая политическим заключенным.

Пешкова и Дзержинский

Знакомы они были и раньше, но многие исследователи деятельности Политического Красного Креста склонны полагать, что именно работа Пешковой по возвращению на родину польских офицеров произвела сильное впечатление на Дзержинского и позже не позволила ему отобрать у правозащитников мандат на посещение тюрем и заставляла выслушивать их просьбы и ходатайства.

Сохранился небольшой рассказ о разговоре с Дзержинским, записанный со слов самой Екатерины Пешковой ее подругой Книпер-Тимирёвой: «Когда кончилась война с Польшей, мне предложили взять на себя работу по репатриации военнопленных поляков — руководство Польским Красным Крестом. Дзержинский вызвал меня к себе. Я ему говорю: "Я очень боюсь брать это дело на себя. Говорят, поляки такие коварные, им нельзя доверять". Тут Дзержинский, который был чистокровный поляк, стал страшно смеяться: "Вот и хорошо: вы работайте, а очень-то им не доверяйте"».

Кстати, известно, что в бюро Польского Красного Креста у «железного Феликса» был осведомитель, о котором Пешкова ничего не знала. Использовал ли он подобные способы контроля Политического Красного Креста, достоверно неизвестно.

Знакомы Пешкова и Дзержинский были ещё до октября 1917 года: она помогала сидящему в тюрьме революционеру, когда работала в «Комитете помощи русским политкаторжанам». Связывал их и тот факт, что сын Пешковой и Горького Максим работал в аппарате ВЧК.

Руководство ВЧК и ОГПУ было близко семье Горького. Зампред ОГПУ и будущий глава НКВД Генрих Ягода был частым гостем в доме на Малой Никитской и на даче писателя. Пешкова использовала это в интересах политзаключенных: «Знаю, что Екатерина Павловна, минуя охранительные посты и секретарей, прямо проходила в кабинет Ягоды и в особо вопиющих случаях не просила, а требовала, и не просто смягчения участи заключённых, а их освобождения», — вспоминает в «Записках уцелевшего» Сергей Голицын. «Надо полагать, что вся эта гуманитарная деятельность Пешковой терпелась с ведома Ленина, который время от времени особенно ухаживал за Горьким», — писал меньшевик Григорий Аронсон.

Все эти знакомства не означают, что обитатели Лубянки встречали Пешкову с распростёртыми объятиями, скорее наоборот, но и просто отмахнуться от просьб и ходатайств они не могли.

В 1922 году, казалось, наступил конец: деятельность Политического Красного Креста была приостановлена. На коллегии ГПУ выступила начальник секретного отдела Андреева с обличительным докладом: ПКК вменялось в вину то, что организация нигде не зарегистрирована, существует явочным порядком, «осаждает» органы своими ходатайствами за «все без разбора категории преступников», а также поддерживает связи с меньшевиками и эсерами — а потому может быть объявлена контрреволюционной. Как отмечает исследователь Лия Должанская, все сказанное на коллегии соответствовало действительности. Политический Красный Крест был выселен из помещения на Кузнецком Мосту, комнаты опечатали, у членов организации отобрали подписки о невыезде из Москвы по делу о контрреволюции.

Феликс Дзержинский, 20-е годы. Репродукция: РИА Новости

В это самое время в Москве шёл процесс по делу руководства партии эсеров, и ПКК оказался в самой гуще событий. Сначала был арестован Николай Муравьёв: он был в этом деле адвокатом и с согласия своих доверителей солидарно с коллегами отказался продолжать участие в процессе, протестуя против его политизации и грубых нарушений закона. После ареста Муравьёва выслали в Казань, а газета «Правда» объявила его, а также защитников Владимира Жданова, Александра Тагера и других «продажными профессионалами-адвокатами» и «прожжёнными судейскими крючками».

За три дня до вынесения приговора по делу эсеров выяснилось, что архив партии хранит у себя Екатерина Пешкова. Дело против неё возбудил лично Дзержинский, но до суда не дошло. «Чудесное» избавление Пешковой от ОГПУ породило предположения о том, что она была агентом, сотрудничала с политическим управлением более тесно, чем того требовали правозащитные задачи. Но доказательств этой версии ни в архивах, ни в воспоминаниях современников не обнаружено. Биографы Пешковой полагают, что ее выручил Горький и всё тот же дипломатический статус уполномоченного Польского Красного Креста.

«Помполит». Последние годы правозащиты

Уже через три месяца после процесса и разгрома ПКК Пешковой удалось добиться разрешения на создание новой организации под необычным названием «Е.П. Пешкова. Помощь политическим заключенным» — «Помполит». Удостоверение о регистрации общества за подписью зампредседателя ГПУ Иосифа Уншлихта Пешкова получила 11 ноября 1922 года. Вместе с документами ей передали изъятый архив и помещение в здании на Кузнецком Мосту.

Внутреннее устройство «Помполита» сильно отличалось от ПКК: вместо выборного руководства и десятков соучредителей — всего два сотрудника, сама Пешкова и её бессменный заместитель Винавер. Утверждало их руководство ГПУ. Только они могли обращаться в органы с просьбами и ходатайствами, получать разрешения на посещение тюрем. В «Помполите» были другие сотрудники (немногим больше десяти человек), но они работали в техническом аппарате.

И главное отличие — «Помполит» лишился права оказывать юридическую помощь своим подопечным. Теперь можно было только давать материальную поддержку, ходатайствовать и просить компетентные органы.

Несмотря на постоянное ограничение полномочий «Помполита», поток просителей не прекращался, и Пешкова, не имея возможности смягчить судьбу осужденных, облегчала быт их родственников, занималась устройством детей репрессированных родителей. Известна история семьи Марины и Николая Мухиных: их сыновья-близнецы, Лев и Сергей, родились в 1927 году, когда родители находились в ссылке в Алма-Ате. Уже тогда «Помполит» помогал Мухиным и материально, посылками, и хлопотал об облегчении их участи. В 1937 году после нескольких арестов и новой ссылки Николай Мухин умер. В апреле 1937 года братья-близнецы Мухины, ученики 2-го класса, прислали Екатерине Пешковой записку: «Екатерина Паловна, маму арестовали. И мы остались одни».

В 1937 году хлопотать об облегчении участи матери малолетних детей «Помполит» уже не мог: Пешкова занималась тем, что поддерживала братьев Мухиных морально и материально, вела с ними переписку, искала родственников, устраивала детей в детдом. 15 сентября 1937 года Марию Мухину приговорили к высшей мере наказания за контрреволюцию и расстреляли в тот же день на Донском кладбище. «Мемориал» приводит цитату из воспоминаний М.В. Базилинской: «После ареста родителей в один из вечеров к телефону подозвали кого-то из мальчиков, и мужской голос сообщил: "Сегодня ночью расстреляна ваша мать, Мария Михайловна Мухина". Бедный мальчик закричал: "Вы врёте!" — и бросил трубку».

И «закручивание гаек», и финансовые трудности (число политических заключенных росло, а источники поступления средств из-за границы иссякали) к 1930-м превратили «Помполит» в справочное бюро: Пешкова могла лишь узнать, вынесен ли приговор, сколько лет дали, куда отправили, можно ли семье последовать за арестантом.

Группа социал-демократов в ссылке в Обдорске, 1929-1930 годы

Историк, профессор МГУ Ярослав Леонтьев приводит диалог, пересказанный внучкой Пешковой Марфой Максимовной: «Когда Ягода спросил бабушку: «Когда же вы закроете вашу лавочку?», она ответила: «Через день после того, как вы закроете свою». Интересно, что ГПУ прекратило свое существование раньше «Помполита» — но на смену ему пришёл НКВД.

В середине 1937 года «Помполит» был ликвидирован по распоряжению наркома внутренних дел СССР Николая Ежова.

После 1937-го

Сразу после закрытия «Помполита» арестовали Михаила Винавера: его обвинили в шпионаже в пользу Польши и приговорили к 10 годам лагерей. В 1942 году он вышел по амнистии и в том же году скончался.

Екатерина Пешкова осталась на свободе, но была лишена былого влияния. Оно частично вернулось к ней после войны: Пешкова невольно породнилась с НКВД. Её внучка Марфа вышла замуж за Серго Берия, сына наркома внутренних дел СССР Лаврентия Берии. В своих воспоминаниях Марфа Пешкова пишет, что Берия-старший предпочитал не встречаться с пожилой родственницей и, если она заставала его дома, просто запирался в кабинете и не выходил, пока она не уйдет. После смерти Сталина Пешкова занималась реабилитационными делами своих старых знакомых: Анны Книпер-Тимирёвой, Ирины Каховской. Умерла Екатерина Пешкова в 1965 году в Кремлёвской больнице, куда попала после инфаркта.

Примечательно, что о периоде своей жизни, когда она оказывала помощь политзаключенным, Пешкова не оставила потомкам никаких воспоминаний. В 1958 году она написала довольно подробную автобиографию, в которой упомянула о двадцати годах одной строчкой: «С 1918 г. по 1938 г. – в «Помощи политзаключённым».

Архивы московского Политического Красного Креста и «Помполита» до начала 1990-х годов находились на секретном хранении. С того момента, как материалы были рассекречены, их исследованием занимается Научно-Информационный и Просветительский Центр «Мемориал».